Mappemonde mettant en évidence le Japon.

Сказать несказанное: Хиросима: летние цветы Хара Тамики

Пе­ре­ве­дено с фран­цуз­ского

В ис­то­рии че­ло­ве­че­ства есть со­бы­тия, ко­то­рые, ка­жет­ся, от­ме­чают пре­дел то­го, что мо­жет вы­ра­зить язык. Раз­вер­за­ется без­дна, и сло­ва, ни­чтож­ные, словно от­сту­пают пе­ред ужа­сом. Хи­ро­сима — одна из та­ких бездн. И всё же пе­ред ли­цом не­ска­зан­ного не­ко­то­рые по­чув­ство­вали на­сто­я­тель­ный долг сви­де­тель­ство­вать — не для то­го, чтобы объ­яс­нить, но чтобы не поз­во­лить мол­ча­нию за­вер­шить дело раз­ру­ше­ния. В пер­вых ря­дах этих стра­жей стоит Хара Та­мики (1905–1951), вы­жив­ший, чьи рас­ска­зы, со­бран­ные под на­зва­нием Хи­ро­си­ма: лет­ние цветы, со­став­ляют один из осно­во­по­ла­га­ю­щих ак­тов то­го, что кри­тика на­зовёт «ли­те­ра­ту­рой атом­ной бом­бы» (гэн­баку бун­гаку)1«Ли­те­ра­тура атом­ной бом­бы» обо­зна­чает про­из­ве­де­ния, ро­ждён­ные трав­мой 1945 го­да. Со­здан­ный вы­жив­ши­ми, та­кими как Хара Та­мики и Ота Ёко, этот жанр дол­гое время «счи­тался вто­ро­сте­пен­ным, ло­каль­ным, до­ку­мен­таль­ным» ли­те­ра­тур­ными кру­га­ми. Его сила за­клю­ча­ется именно в по­пытке во­про­шать «пре­делы язы­ка, его пре­врат­но­сти, его не­до­статки» пе­ред ли­цом ужаса и в то же время в стрем­ле­нии их вос­пол­нить, как под­чёр­ки­вает Ка­трин Пен­ге.
От­верг­ну­тые фор­мы:
Ли­те­ра­тура ато­ма.
Гэм­баку бун­гаку.. Три­ло­гия «ми­ра, ко­то­рый не пе­ре­стаёт го­реть»2Forest, Philippe, « Quelques fleurs pour Hara Tamiki » (Не­сколько цве­тов для Хара Та­ми­ки), цит. соч., про­из­ве­де­ние — со­сто­я­щее из Пре­лю­дии к раз­ру­ше­нию (Кайм­эцу но дзёкёку), Лет­них цве­тов (Нацу но хана) и Руин (Хайкё кара) — по­вест­вует в трёх вре­ме­нах о до, во время и по­сле.

Письмо взрыва

Стиль Хара — это не стиль вы­ве­рен­ного пись­ма, но «нис­хо­жде­ние в хруп­кую пси­хику от­ча­яв­ше­гося че­ло­века», столк­нув­ше­гося с ужа­са­юще изу­ро­до­ван­ны­ми, по­чти не­узна­ва­е­мыми пейза­жа­ми, где ему ка­жется не­воз­мож­ным отыс­кать следы своей жиз­ни, ка­кой она была не­сколь­кими мгно­ве­ни­ями ра­нее. Его разо­рван­ное пись­мо, не пред­ла­га­ю­щее ни­ка­ких ори­ен­ти­ров, имеет де­ко­ра­цией сам уни­что­жен­ный го­род, «ис­чез­нув­ший, не оста­вив сле­дов — если не счи­тать сво­его рода плос­кого слоя об­лом­ков, пеп­ла, ис­корёжен­ных, про­лом­лен­ных, изъеден­ных ве­щей», если ис­поль­зо­вать слова Ро­бера Гийе­на, пер­вого фран­цуза на ме­сте со­бы­тий. На этом по­лотне за­пу­сте­ния Хара про­еци­рует то «лохмо­тья пре­рван­ных су­ще­ство­ва­ний», то фраг­менты па­мя­ти, за­пол­ня­ю­щие пу­стоты разо­рван­ной ре­аль­но­сти.

Эта сти­ли­сти­че­ская де­кон­струк­ция до­сти­гает сво­его апо­гея, ко­гда в по­э­ти­че­ских встав­ках Хара при­ни­мает осо­бую форму япон­ского языка — ка­та­ка­ну, обычно пред­на­зна­чен­ную для ино­стран­ных слов, словно при­выч­ный язык стал не­при­год­ным:

«Свер­ка­ю­щие об­ломки
/ тя­нутся об­шир­ным пейза­жем
Свет­лый пе­пел
Кто эти со­ж­жён­ные тела с со­дран­ной пло­тью?
Стран­ный ритм мёрт­вых че­ло­ве­че­ских тел
Всё это су­ще­ство­ва­ло?
Всё это могло су­ще­ство­вать?
Мгно­ве­ние — и остаётся обо­дран­ный мир»

Hara, Tamiki, Hiroshima : fleurs d’été : récits (Хи­ро­си­ма: лет­ние цве­ты: рас­ска­зы), пер. с япон­ского Бри­джит Ал­лиу, Ка­рин Шено и Роз-Мари Ма­ки­но-Фай­оль, Арль: Actes Sud, се­рия «Babel», 2007.

В то время как Ха­ра, вну­три пе­кла, пре­тер­пе­вал это дан­тов­ское зре­ли­ще, по­трясён­ные ин­тел­лек­ту­алы на дру­гом конце света пы­та­лись осмыс­лить со­бы­тие. 8 ав­гу­ста 1945 года Аль­бер Камю пи­сал в Combat: «ме­ха­ни­че­ская ци­ви­ли­за­ция только что до­стигла своей по­след­ней сте­пени ди­ко­сти. В бо­лее или ме­нее близ­ком бу­ду­щем придётся вы­би­рать между кол­лек­тив­ным са­мо­убийством и ра­зум­ным ис­поль­зо­ва­нием на­уч­ных за­во­е­ва­ний. А пока поз­во­ли­тельно ду­мать, что есть не­ко­то­рая не­при­стойность в том, чтобы так празд­но­вать от­кры­тие, ко­то­рое прежде всего ста­вит себя на службу са­мой чу­до­вищ­ной яро­сти раз­ру­ше­ния, ка­кую ко­гда-либо про­яв­лял че­ло­век»3Ре­дак­ци­он­ная ста­тья Камю была опуб­ли­ко­вана на пер­вой по­лосе га­зеты Combat всего че­рез два дня по­сле бом­бар­ди­ровки и до бом­бар­ди­ровки На­га­са­ки. Она пред­ла­гает точ­ную про­ти­во­по­лож­ность ре­ак­ции боль­шой ча­сти прес­сы, та­кой как Le Monde, ко­то­рая в тот же день оза­гла­вила «На­уч­ная ре­во­лю­ци­я». Идя на­пе­ре­кор эн­ту­зи­азму эпо­хи, Камю утвер­жда­ется как один из са­мых бы­стрых и са­мых яс­ных умов в мо­мент на­ступ­ле­ния ядер­ной эры.. Хара не фи­ло­соф­ству­ет, он по­ка­зы­ва­ет; и то, что он по­ка­зы­ва­ет, — это именно эта «ярость раз­ру­ше­ния», во­ткну­тая как лез­вие в саму плоть лю­дей.

Несколько цветов на самой обширной из могил

Цен­траль­ный рас­сказ, Лет­ние цветы, от­кры­ва­ется ин­тим­ным тра­у­ром: «Я вы­шел в го­род и ку­пил цве­ты, так как ре­шил пойти на мо­гилу моей жены». Для Хара ко­нец света уже на­чался го­дом ра­нее. Он по­те­рял свою же­ну, Са­даэ — са­мого до­ро­гого его сердцу че­ло­века — и с ней са­мые чи­стые ра­до­сти этой жиз­ни. Ка­та­строфа 6 ав­гу­ста 1945 го­да, та­ким об­ра­зом, не яв­ля­ется раз­ры­вом, воз­ник­шим из не­бы­тия, но чу­до­вищ­ным уси­ле­нием лич­ной дра­мы, ко­то­рая сме­ши­ва­ется с кол­лек­тив­ной дра­мой жертв атом­ной бомбы и в ко­неч­ном счёте па­ра­док­сально ста­но­вится смыс­лом су­ще­ство­ва­ния, не­от­лож­но­стью вы­ска­зы­ва­ния. «“Я дол­жен всё это за­пи­сать”, — ска­зал я себе», да­вая себе му­же­ство про­жить ещё не­сколько лет. Его письмо — уже не про­сто плач среди ру­ин; оно пре­вра­ща­ется в ме­мо­риал Хи­ро­си­мы, не­сколько цве­тов, воз­ло­жен­ных на­вечно на са­мую об­шир­ную из мо­гил; в акт со­про­тив­ле­ния также про­тив мол­ча­ния, будь оно на­вя­зано цен­зу­рой аме­ри­кан­ских ок­ку­па­ци­он­ных сил4По­сле ка­пи­ту­ля­ции 1945 года аме­ри­кан­ские ок­ку­па­ци­он­ные вла­сти уста­но­вили Прес­с-ко­декс, ко­то­рый на не­сколько лет за­пре­тил рас­про­стра­не­ние слиш­ком от­кро­вен­ной ин­фор­ма­ции и сви­де­тельств о по­след­ствиях бом­бар­ди­ро­вок, та­ким об­ра­зом за­дер­жи­вая пуб­ли­ка­цию мно­гих про­из­ве­де­ний, в том числе про­из­ве­де­ний Ха­ра. «Стра­дать в мол­ча­нии, сле­до­ва­тельно», — ре­зю­ми­рует пси­хо­лог Найла Ши­дьяк в своей книге Пись­мо, ко­то­рое ис­це­ляет, ко­то­рая по­свя­щает це­лую главу Ха­ра. или ро­ждено дис­кри­ми­на­цией по от­но­ше­нию к «о­блучён­ным» (хибакуся), чьи стиг­маты по­ро­ждали страх и от­тор­же­ние.

Молчание мёртвых, молчание Бога

Но эта мис­сия, ко­то­рая под­дер­жи­вала его жизнь, в конце кон­цов раз­да­вила его. В 1951 году он под­пи­сы­вает про­щаль­ную за­пис­ку, пре­сле­ду­е­мый при­зра­ком но­вой Хи­ро­симы с на­ча­лом Ко­рейской вой­ны: «Те­перь для меня на­стало время ис­чез­нуть в не­ви­ди­мом, в веч­но­сти за пре­де­лами». Вскоре по­сле этого он бро­са­ется под по­езд. Его по­след­ний жест, как на­пи­шет но­бе­лев­ский ла­у­реат Оэ Кэн­дза­бу­ро, был по­след­ним кри­ком про­те­ста «про­тив сле­пой глу­по­сти че­ло­ве­че­ского рода».

Ко­гда го­лоса сви­де­те­лей умол­ка­ют, па­мять на­хо­дит убе­жище в пред­ме­тах, ко­то­рые пре­ступ­ле­ние оста­вило по­сле се­бя. Де­ся­ти­ле­ти­ями позже именно с этой ма­те­ри­аль­ной па­мя­тью стал­ки­ва­ется свя­щен­ник Ми­шель Куа во время сво­его ви­зита в му­зей атом­ной бом­бы. Его по­ра­жает ви­де­ние «ча­сов, ма­ят­ни­ко­вых ча­сов, бу­диль­ни­ков», их стрелки на­вечно за­стыли на 8:15: «Время оста­нов­лено». Этот за­хва­ты­ва­ю­щий об­раз, воз­мож­но, са­мая точ­ная ме­та­фора уси­лия Хара кри­стал­ли­зо­вать ро­ко­вое мгно­ве­ние. Именно этот об­раз вдох­но­вит Куа на ла­пи­дар­ную по­эму в со­вер­шен­ном ре­зо­нансе с Хи­ро­си­ма: лет­ние цветы:

«Пре­рван­ный, стёр­тый на­род
/ прах
/ тень
/ ночь
/ не­бы­тие
Мол­ча­ние мёрт­вых
Мол­ча­ние Бога

По­чему вы мол­чи­те, мёрт­вые? Я хочу услы­шать ваш го­лос!
Кричите!
Вопите!
Ска­жите нам, что это не­спра­вед­ли­во!
Ска­жите нам, что мы без­ум­ны! […]
НАД ХИ­РО­СИ­МОЙ НОЧЬ»

Quoist, Michel, À cœur ouvert (С от­кры­тым серд­цем), Па­риж: Les Éditions ouvrières, 1981.

Чтобы пойти дальше

Вокруг Хиросима: летние цветы

Цитаты

«На бе­ре­гу, на на­сыпи над бе­ре­гом, по­всюду те же муж­чины и те же жен­щи­ны, чьи тени от­ра­жа­лись в во­де. Но ка­кие муж­чи­ны, ка­кие жен­щи­ны…! Было по­чти не­воз­можно от­ли­чить муж­чину от жен­щи­ны, на­столько рас­пух­ши­ми, смор­щен­ными были ли­ца. Гла­за, су­жен­ные как ни­ти, губы — на­сто­я­щие вос­палён­ные ра­ны, те­ло, стра­да­ю­щее по­всю­ду, го­лые, все ды­шали ды­ха­нием на­се­ко­мо­го, рас­простёр­тые на зем­ле, аго­ни­зи­ру­ю­щие. По мере того как мы про­дви­га­лись, как мы про­хо­дили мимо них, эти люди с не­объ­яс­ни­мым ви­дом про­сили ти­хим, неж­ным го­ло­сом: “Во­ды, по­жа­луйста, во­ды…”»

Hara, Tamiki, Hiroshima : fleurs d’été : récits (Хи­ро­си­ма: лет­ние цве­ты: рас­ска­зы), пер. с япон­ского Бри­джит Ал­лиу, Ка­рин Шено и Роз-Мари Ма­ки­но-Фай­оль, Арль: Actes Sud, се­рия «Babel», 2007.

Загрузки

Звукозаписи

Библиография

Avatar photo
Yoto Yotov
Articles : 131

Traductions